Лев Златкин - Убийство в морге [Ликвидатор. Убить Ликвидатора. Изолятор временного содержания. Убийство в морге]

— Поворов, а Поворов?

— Чего тебе? — мрачно ответил Поворов.

— Ты ссучился, али как?

— Никогда сукой не был и не буду! И напрасно вы думаете, что меня опустили. Я был без сознания.

Хрусталев засмеялся.

— Теряя девственность, почти все обвиняют в этом сложившиеся обстоятельства: пьяная была, обещал жениться, моча в голову ударила…

Дружный смех сокамерников убедил Поворова, что никого не будут интересовать обстоятельства его «падения». Да он и сам знал, что подобную обиду смывают только кровью.

Кобрик не курил. И единственное, от чего он страдал в камере, это был табачный дым, все время висевший в воздухе камеры сизыми клубами. Иногда, правда, когда открывалась дверь камеры, сквозняк быстро вытягивал дым, но столь короткая передышка, конечно, не влияла на состояние воздуха в камере.

Но и одиночество тяготило. В экстремальных ситуациях человек всегда стремится сбиться в стаю — вместе легче преодолевать опасность. Это биологически заложено в человеке, и трудно, почти невозможно отделаться от этого чувства. Беда объединяет!

В тюрьме, однако, Кобрик убедился, что разъединение общества зашло так далеко, что и общая беда не стала являться поводом для объединения. Все худшие черты человека, которые на воле еще можно было скрыть, в тюрьме приобретали зловещую открытость. И если заключенные сбивались в стаю, то лишь для того, чтобы властвовать над слабыми, случайно попавшими в камеру, и даже иногда диктовать свои условия властям.

Газеты и журнал Кобрик прочел быстро, читать по диагонали он научился давно, и это здорово помогало ему сначала в учебе, а теперь и в работе.

Кобрик решил опять прогуляться по коридору, размяться. Он уже знал о телекамере над решеткой, но это его не остановило.

Все кабинеты были закрыты, тайные надежды что-нибудь услышать для обогащения жизненного опыта были разрушены.

Кобрик дошел до решетки, и тут же перед его носом, но с другой стороны решетки появился охранник.

— Привет! — сказал он спокойно, как лучшему дворовому другу. — Курнуть есть?

— Не курю! — так же спокойно ответил Кобрик, будто встретились они действительно во дворе поздним вечером, перед тем, как разойтись по домам.

— И не пьешь? — улыбнулся охранник. — Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет! Знаешь такую пословицу?

— И много других!

— Ученый! — уважительно протянул охранник. — Кого только не встретишь в этих стенах… Скучно?

— Да уж не до веселья!

— Ты бы у врача попросил телек с «мыльницей», пару кассет с триллерами, с секс-шоу. И не скучал бы!

— Как-то в голову не пришло!

— Понятно! — засмеялся охранник. — Это ты, что ли, головкой об предохранительную сетку шмякнулся?

— Было дело!

— Ну, у тебя, я вижу, все «тип-топ»! В ажуре? Ну, бывай здоров! Не чихай, не кашляй.

И охранник исчез так же неожиданно, как и появился.

Кобрик тем же прогулочным шагом вернулся в палату.

Читать было нечего, спать не хотелось. Тоска. Хотелось пройтись по улицам, причем не по центральным, где народу — затолкают, нет, именно по тихим старинным улочкам, где-нибудь по Кривоколенному, чтобы народу не более двух человек, и вдыхать воздух свободы. Свободы!

«Что имеем, не ценим, потерявши — плачем! — подумал он. — Мысль затасканная, оригинального в ней ничего нет, но все же лучше вспоминать о ней не тогда, когда не в наших силах уже изменить, а тогда… Впрочем, о чем я? Что я мог изменить в такой ситуации? Помедленнее ехать? Но помешало бы „Волге“ это? Подставить бок можно и при нормальной скорости. Только как доказать потом, что скорость была нормальная, когда все в мире условно…»

От печальных мыслей его избавил приход медсестры.

— Как дела, больной? — спросила она насмешливо, с влажным блеском в глазах.

— Прекрасно! — ответил, улыбаясь, Кобрик. — Настолько нормально, что я вспомнил об элементарной вежливости. Как вас зовут?

— Ольга.

— А я — Юра!

— Ваше имя мне положено знать. Оно в карточке.

Ольга разложила на этот раз лекарство, одноразовый шприц, спирт и вату не на тумбочке, как при предыдущем уколе, а на стуле рядом с кроватью.

И Юра увидел в вырезе ее халата голую грудь. Повернувшись на живот, чтобы скрыть восставшее естество, Кобрик попытался приспустить трусы, но… не тут-то было! Трусы спереди прочно зацепились за восставшее естество, и снять их было невозможно.

Ольга насмешливо смотрела на его судорожные попытки, затем мягко сказала:

— Давай, я тебе помогу! Повернись!

Кобрик перевернулся обратно на спину и увидел перед собой Ольгу, которая на его глазах снимала белый халат.

Под этим халатом не было никакой другой одежды.

Вид ее обнаженного тела, естественно, никак не мог успокоить Кобрика. Его естество так напряглось, что еще немного, и трусы были бы порваны.

Но Ольга умело освободила из невольного плена желанный ей предмет и так легко сняла с Кобрика трусы, как будто перед ней лежал младенец.

— Ого! — уважительно сказала она. — Было за что зацепиться.

Она впилась долгим поцелуем в губы Кобрика, и он даже не заметил, как она оседлала его.

— Ласкай мне грудь! — приказала она.

Этот приказ Кобрик исполнил не только с полной готовностью, но и с удовольствием, даже с восхищением.

Любовный опыт Кобрика ограничивался женой-невестой, которая с таким нетерпением ждала своего ненаглядного. Впервые у него была любовница.

Они вместе достигли высот блаженства. Сначала Ольга напряглась, застонала, издала короткий вопль и, обмякнув, медленно опустилась на Кобрика.

И тут же он с трудом подавил в себе желание заорать во всю глотку — так было хорошо.

— Извини! — прошептал он с трупом Ольге, вспомнив, сколько страха доставляют такие минуты его жене-невесте от мыслей о нежелательной беременности.

— Глупый! — нежно целуя, прошептала Ольга. — Пью таблетки. Не беспокойся! У меня все в порядке. Но все-таки спасибо тебе за заботу. Я впервые встречаюсь с этим. Обычно мужики используют женщин в качестве плевательниц: плюнул и пошел, а что потом будет, не его забота. «Сама виновата!» — вот один ответ.

И в голосе ее не было горечи, просто констатация факта.

Она сползла с Кобрика, и он ощутил горечь потери.

— Укол будет? — спросил он с улыбкой.

— На фиг, на фиг! — засмеялась Ольга. — Там столько успокоительного, что ты будешь спать до утра. А я просто на тебя смотреть? Не выйдет! Фигушки! Хоть ночь, а моя!..

И она осыпала поцелуями своего нового любовника.

— Скажи мне честно! — неожиданно встрепенулся Кобрик. — Ты не по заданию?

Ольга звонко расхохоталась:

— С чего это ты решил? Думаешь, завербовать тебя хотят?

— Столько странностей было сегодня, — заметил Кобрик, — что можно подумать и это.

— Успокойся! Никто мне никакого задания не давал. Иначе я не пришла бы к тебе со шприцем… Но не только ты в растерянности, могу тебе открыть по секрету. И мое начальство тюремное в полной растерянности. Можешь мне поверить. Я все чую за версту. Почти экстрасенс… Не думай ни о чем. Все равно нам с тобой эту загадку не решить. Сотня мудрецов не раскрутит иногда того, что накрутит один дурак.

Затем Ольга быстро слетела с кровати и надела белый халатик.

— Чуть не забыла! — сказала она Кобрику. — Контрольный звонок всем дежурным. Через десять минут я вернусь.

Кобрик ждал ее эти десять минут, как ждут только на первом свидании. Он не думал о своей измене, о жене-невесте, с которой у него через несколько часов должна состояться свадьба.

Ровно через десять минут Ольга вернулась и принесла с собою бутылку «Киндзмараули», шоколадные конфеты, орехи, халву, изюм и фрукты.

— Гуляем! — улыбнулась она. — Утром надо было ехать на дачу к подруге, у нее день рождения, вот и купила заранее.

— Неудобно мне… — начал было Кобрик, но Ольга остановила его поцелуем, да таким, что у него все оборвалось внутри. Они стали пить вино и есть ту вкуснятину, которую Ольга должна была отвезти на день рождения подруги, прерываясь лишь для поцелуев и ласк.

Подготовка ко сну в двести шестой камере началась с того, что вертухай открыл дверь и зычно крикнул: «Вертолеты!»

Маленький, Рудин и Телок наперегонки бросились за дверь получить «вертолеты», деревянные настилы, сколоченные из узких планок.

Маленький, возвращаясь с настилом, нехотя сказал Поворову:

— Особого приглашения ждешь? Или на полу спать будешь? Ночи уже становятся холодными. Инвалидом станешь.

И Поворов бросился за топчаном.

Хрусталев нахально заявил:

— Поскольку Григорьев суток трое будет в карцере, я займу его место.

Может, претенденты и нашлись бы, но связываться с Хрусталевым никто не захотел, и он спокойно, по-деловому занял койку Григорьева.